Р. Г. Позе
Когда Николай Николаевич Прислонов предложил мне написать заметку о немецких ученых в Дубне, я охотно дал на это согласие. Но только сев за компьютер, я начал понимать, насколько эта тема широка. Для меня Дубна и ОИЯИ – это синонимы. Но недостаточно и даже неправильно будет писать только о науке и работе. Участие немцев в жизни России имеет многовековую историю, в которой 50 лет существования ОИЯИ - всего лишь маленький, но очень весомый и специфический этап. Поэтому необходимо обратить внимание на исторические аспекты, вопросы научной политики наших стран, остановиться на межчеловеческих взаимоотношениях и судьбах людей.
Обозревая мысленно все 50 лет существования ОИЯИ, я лишний раз убедился в том, насколько тесно связана судьба нашей семьи, теперь уже в третьем поколении, с историей Института. Взвешивая все эти стороны, я решил, в основном, воспользоваться собственными воспоминаниями и личными впечатлениями. Естественно, что результатом такого подхода могут быть только выборочные эпизоды из жизни Института и его сотрудников и весьма субъективные рассуждения.
Об истории российско-германского научного сотрудничества
Сотрудничество между российскими и немецкими учеными складывалось веками, начиная со времен Ивана Грозного. Совершенно естественно, что в нем своеобразно отражались все высоты и глубины непростой истории взаимоотношений наших стран. В очередной раз сотрудничество было резко прервано началом Второй мировой войны. Вчерашние коллеги вдруг оказались по разные стороны фронта. Многие ученые привлекались к разработкам смертоносного оружия, направленного друг против друга....
Восстановление старых добрых традиций сотрудничества после окончания войны, был непростой процесс. К тому же, на него накладывались специфические условия разделения Германии на две части и начинающейся холодной войны между двумя политическими лагерями. И, как это ни парадоксально, первыми немецкими и российскими учеными, которым в этих условиях снова пришлось работать вместе, оказались физики и инженеры, участвовавшие в разработке самого страшного оружия современности – атомной бомбы. Несколько групп немецких ученых и специалистов, участвовавших ранее в немецком "Урановом клубе", вместе со своим лабораторным оборудованием, с запасами радиоактивных материалов и научными библиотеками были перевезены в Советский Союз в 1945-1946 гг., чтобы вносить свои знания и опыт в разработку Советского атомного проекта (САП).
После того, как немецкие группы закончили свои работы на различных объектах в рамках САП, им было разрешено возвратиться в Германию. К этому времени (1955 г.) на территории Германии существовало два государства, ГДР и ФРГ. Немецкие ученые и специалисты, которые возвращались в Германию, первоначально были перевезены в ГДР. Так как граница между двумя немецкими республиками была закрыта лишь в 1962 г., все они, в принципе, имели возможность, выбирать страну будущего проживания. Многие, а мне кажется, что большинство из них, выбрали ГДР. Конечно, при этом они руководствовались различными мотивами. Но сам этот факт говорит о том, что первый шаг к восстановлению хороших взаимоотношений был сделан.
Важным и дальновидным шагом к мирному научному сотрудничеству между нашими странами было приглашение в 1952 году молодежи ГДР на учебу в советские вузы. Несколько позже, в 1955 году, в Москве побывала делегация ученых из АН ГДР, приглашенная для установления рабочих контактов с Институтами АН СССР.
Постепенно устанавливались также контакты между советскими и западногерманскими учеными, которые, однако, не выходили за рамки общепринятых взаимоотношений с капиталистическими странами.
Несомненно, немалую лепту в процесс восстановления традиций германо-российского научного сотрудничества внесло и образование Объединенного института ядерных исследований в 1956 г., соучредителем которого было и правительство ГДР. Таким образом, 50-летний юбилей этого крупного международного Института, который мы в этом году отмечаем, одновременно является и юбилеем восстановления этих традиций.
Одна из групп немецких ученых и инженеров в 1946 - 1952 гг. выполняла программу фундаментальных ядерно-физических исследований в рамках САП в закрытой лаборатории «В» в Обнинске.
Руководитель этой группы проф. Гейнц Позе, по окончании этих работ, единственный из немецких ученых участвовавших в САП, выразил желание поработать еще некоторое время в одном из хорошо оснащенных современными научными приборами открытых научно-исследовательских институтов Советского Союза. Работа с советскими коллегами ему нравилась, и он ясно себе представлял, что база для научных исследований в области ядерной физики в ГДР только-только создается. После рассмотрения нескольких предложений, он принял приглашение директора Института ядерных проблем АН СССР (ИЯП АН), проф. М.Г. Мещерякова, который предложил ему работу в области физики элементарных частиц на пучках 600-Мэв синхроциклотрона.
Наша семья в составе Гейнца Рудольфовича Позе, его жены Луизы Артуровны и пятерых детей Герлинд, Рудольф, Бербель, Дитрих и Зигрид вместе со всем домашним скарбом в июле 1955 года переехала в местечко Иваньково, где располагался ИЯП АН СССР. Таким образом, мы были первыми немцами в Дубне, а Г. Позе позже стал первым немецким сотрудником ОИЯИ. Строго говоря, это не совсем правильно. В первые послевоенные годы большая группа немецких авиастроителей работала в левобережной части Дубны. Но до нашего приезда в Дубну они были уже вывезены, и мы никого из них не застали.
Я хорошо помню переезд из Обнинска в Иваньково на одном из грузовиков, которые перевозили нашу мебель. Долгая поездка по не очень благоустроенному шоссе, тряска в грузовике. По сторонам шоссе одна за другой сменялись русские деревни, многие в плачевном состоянии. Мы проехали город Дмитров и дальше ехали вдоль красивого и впечатляющего канала им. Москвы. Постепенно нарастало напряжение, куда же мы, в конце концов, приедем? Наконец, появились величественные статуи Сталина и Ленина, и мы свернули в поселок Большая волга и дальше, уже вдоль Волги, в населенный пункт среди соснового бора. Машина выехала на небольшую улицу, на которой были выстроены небольшие коттеджи, и перед одним из них мы остановились.
В Обнинске мы жили в большой 7-и комнатной квартире, а теперь нам нужно было разместиться со всем нашим имуществом в трехкомнатном коттедже. Моя старшая сестра Герлинд и я в это время учились в Московском государственном университете, и мы приезжали домой только на выходные дни и каникулы, а другая сестра Бербель в этом году тоже поступила в МГУ. Поэтому кое-как нам удалось устроиться. Хорошо, что был довольно большой двухэтажный сарай, в который можно было поставить часть мебели, а в летнее время даже устраивать ночлег для молодежи. Вообще, первое впечатление о научном городке в лесу на берегу Волги и о нашем доме у всех нас было очень хорошим, и мы были полны ожиданий нового этапа нашей жизни в России.
На следующий день после приезда, нас пригласил к себе полковник А.М. Рыжов и объяснил нам условия режима. Много подробностей я уже не помню. По-прежнему на нас распространились определенные ограничения свободы передвижения. В случае желания выехать в другие районы СССР, нужно было заблаговременно подать об этом заявление руководству Института и выезжать только после получении разрешения на это. Также без особого разрешения Управления не разрешалось посещать здания и помещения, в которых располагались иностранные учреждения (посольства, представительства, миссии и т.п.), и где проживали иностранцы. Не разрешалось нам также устанавливать с иностранными учреждениями, их представителями или сотрудниками какие-либо связи или принимать поручения от них. Но, несмотря на все это, по сравнению с условиями в Обнинске, где мы жили в закрытой зоне за колючей проволокой (Ю.Я. Стависский в своих мемуарах называет эту зону «шарашкой»), это был большой шаг по направлению к свободной жизни. За все годы, проведенные в Обнинске, мы только один раз летом 1954 года всей семьей выехали отдыхать в Лазаревское на берегу Черного моря, и то в сопровождении двух “сопровождающих“ или “духов“, как их называл Д. И. Блохинцев.
В Обнинске в закрытом объекте МВД мы были гражданами без подданства и паспортов. Ведь в начале 1946 г. нас вывезли в Советский Союз из разгромленной фашистской Германии. Только у моей сестры Герлинд и у меня с 1952 г. имелись т.н. «виды на жительство», в которых в графе «выдан на основе...» было записано «без предъявления национального паспорта». Эти документы нам были выданы, когда мы поступили в Саратовский государственный университет после получения аттестата зрелости в средней школе им. С.Т. Шацкого в Обнинске. В 1955 г., в связи с переходом отца на работу в «открытый» объект, нам было разрешено перевестись в МГУ, где я продолжал учебу на отделении “Строение вещества”. Позже я узнал, что в этом году все иностранные студенты, а их было довольно много в Саратове, были переведены в другие ВУЗы Советского Союза. Саратов стал закрытым для иностранцев центром военной промышленности.
Г. Позе еще в Обнинске интересовался спиновыми явлениями при взаимодействии нуклонов и приехал в Дубну с обширной научной программой, которую он задумал осуществить на синхроциклотроне с энергией протонов 600 МэВ. Я помню, что он, будучи еще в Обнинске, несколько раз встречался с Я.А. Смородинским, который в это время также работал над этой проблемой. В итоге подробных обсуждений с учеными ИЯП АН СССР, было решено начинать с изучения явлений спиновых корреляций в упругом взаимодействии протонов. Для этого под руководством Г. Позе был организован сектор, в который вошли молодые физики и высококвалифицированные механики, из которых я помню А.Ф. Писарева, О.А. Займидорога, В.И. Никанорова, В.М. Цупко-Ситникова, ветерана войны А.С. Акимова, Е.А. Севрука.
Из постановки задачи с самого начало было ясно, что она сводится к обнаружению очень редких искомых событий нуклонных взаимодействий при очень сильном фоне. Традиционная аппаратура, состоявшая из сцинтилляционных телескопов и быстрой электроники, с этой задачей не могла справиться. Нужно было найти новый, более чувствительный метод регистрации событий нуклонных взаимодействий. Поиски скоро привели к управляемым газоразрядным трековым камерам. Основная физическая идея построения такого быстрого трекового прибора для регистрации частиц к этому времени была известна, но чтобы идею превратить в рабочий инструмент, потребовались еще достаточно большие усилия со стороны экспериментаторов. В результате Г. Позе с сотрудниками был создан ряд быстрых трековых детекторов для задуманного эксперимента. В дальнейшем были проведены эксперименты, в результате которых были изучены различные спиновые компоненты тензора спиновой корреляции для нескольких значений энергии взаимодействующих протонов.
Создание Объединенного института ядерных исследований
В 1955 году по инициативе И.В. Курчатова начались дискуссии о создании совместного института ядерных исследований социалистических стран. И уже в марте 1956 г. в Москве состоялось совещание экспертов под названием «Совещание по вопросу об организации восточного института ядерных исследований». В конечном счете, эти обсуждения привели к созданию Объединенного института ядерных исследований в Иванькове.
Среди научных экспертов делегации ГДР на московском совещании были профессора Г. Герц, Г. Барвих, К.-Ф. Вайсс и доктор Карл Ланиус.
Г.Гертц, лауреат нобелевской премии, с 1946 по 1952 гг. был руководителем объекта “Г“ в Сухуми, а по возвращению в ГДР - директором Физического института Лейпцигского университета. Со дня образования ОИЯИ, до ухода на пенсию, он был членом Ученого совета ОИЯИ.
Г. Барвих, ученик и ближайший сотрудник Г. Гертца по работе в Берлине и Сухуми, был директором Центрального института ядерных исследований в Россендорфе. Он также был членом Ученого совета, а с 1961 по 1964 гг. он был вице-директором ОИЯИ. Скоро после этого он покинул ГДР.
К.-Ф. Вайсс вместе с моим отцом работал с 1946 по 1952 гг. в Обнинске. После возвращения в ГДР, он организовал Институт радиоактивных изотопов АН ГДР в Лейпциге.
Молодой тогда еще сотрудник Института ядерной физики АН ГДР, К. Ланиус, впоследствии стал директором Института физики высоких энергий АН ГДР, а с 1973 по 1976 гг. вице-директором ОИЯИ. С 1964 по 1988 гг. он был членом Ученого совета ОИЯИ.
В своем выступлении 22 марта 1956 г на «Совещании по вопросу об организации восточного института ядерных исследований», Г. Гертц говорил о возможности участия ГДР в работе будущего Института: промышленное производство ядерных фотоэмульсий, проявление облученных пакетов фотоэмульсий, поставка специальных микроскопов завода Карл Цейс Иена для просмотра и измерений фотоэмульсий, промышленное производство кристаллов и фотоумножителей для сцинтилляционных счетчиков. Он согласился с предусмотренным долевым взносом ГДР в 8%. Но в результате дискуссии окончательный взнос ГДР был определен в 6,75%. Интересно вспомнить, что китайская делегация не согласилась с предусмотренным ей взносом в 10% и предложила повысить его до 20%.
Был на этом совещании еще другой интересный случай. Руководитель китайской делегации предложил выбрать в качестве одного и двух первых вицедиректоров ОИЯИ немецкого ученого, а руководитель немецкой делегации Е. Вольф отклонил это предложение, объясняя, что в настоящее время нет среди физиков ГДР подходящей кандидатуры. Возражали против этого предложения также бывшие “специалисты” немецкой делегации, которые не были готовы снова работать два года в Советском Союзе, пока не решен вопрос о “мертвых душах”, т. е. немецких физиков, которые еще остались здесь. Имелись ввиду: профессора Тиссен, Позе, Дёпель и доктор Стенбек.
Хотя Г. Позе в это время уже работал в открытом ИЯП АН СССР, его пребывание в Иванькове еще было засекречено. Поэтому он не только не мог принимать участие в совещаниях экспертов, но его нахождение в Иванькове даже скрывалось от немецких участников. Оно скрывалось также от моего деда, который в этом же году побывал в Москве, в составе выше упомянутой делегация АН ГДР. На его просьбу, о встрече с нами, ему ответили, что семья Позе переезжает и не может с ним встретиться. Только через год моя мать и я впервые могли выехать в ГДР на его похороны.
Во время этого совещания по поручению отца я встретился с профессором Вайссом и сообщил ему, что мой отец начал думать о возвращении в ГДР. Через некоторое время из Берлина в Москву пришел официальный запрос относительно места пребывания Г. Позе от имени заместителя председателя Совета министров ГДР Ф. Зельбманна. Только после этого моему отцу и всем членам нашей семьи было разрешено связаться с посольством ГДР в Москве. Мы стали гражданами ГДР и получили национальные паспорта.
Первое заседание Комитета полномочных представителей стран-участниц ОИЯИ (КПП) и первая сессия Ученого совета (УС) Института были волнующими событиями для молодого международного Института. Первым полномочным представителем правительства ГДР и членом КПП был Карл Рамбуш - руководитель Управления по ядерным исследованиям и ядерной технике ГДР. На первой сессии Ученого совета ОИЯИ со стороны ГДР принимали участие Г. Герц, Г. Барвих и К. Рамбуш. Позже Г. Позе также был назначен членом Ученого совета от ГДР.
Мне, молодому студенту-физику, посчастливилось, присутствовать на этих мероприятиях и познакомиться с ведущими физиками социалистических стран. В то время немногие из членов иностранных делегаций знали русский язык, некоторые делегации приехали со своими переводчиками. Многие из иностранных ученых-экспертов, однако, хорошо знали немецкий язык, так как они учились или работали до войны в Германии. Поэтому дирекция Института пригласила меня в качестве переводчика с русского языка на немецкий, и наоборот. Надо отметить, что синхронный перевод в то время был очень выгодным занятием, и я этим охотно пользовался в свободное от учебы время. За такую работу тогда платили гонорар в 250 рублей за день работы – для студента очень заманчивое занятие (моя стипендия составляла 500 р. в месяц!).
Уже на первых сессиях УС и КПП был заложен определенный ритуал их проведения, ставший с тех пор хорошей Дубенской традицией. Культурная программа, сопровождающая эти заседания, как правило, включала пышный прием, который в летнее время обычно был связан с прогулкой на пароходе по Волге или по Московскому морю, иногда с заходом на один из островов и пикником. Вечером участники совещаний приглашались домой для продолжения общения в домашней обстановке, разумеется, с хорошим угощением и напитками. Со временем сложились определенные круги по различным признакам общих научных или прочих интересов, по национальным принципам и т.п. Члены немецкой делегации обычно были гостями в доме моих родителей, и я имел возможность, познакомиться с ними в неформальной обстановке. Таким образом, в моей памяти хранятся многие интересные эпизоды общения с известными учеными. Мои родители были знакомы с профессорами Герц, Барвих, Рихтер еще с довоенных времен, а я, еще ребенком, в 1946 году познакомился с ними в местечке Озеры вблизи Одинцова, где мы жили первое время после прибытия в Советский Союз. Герц и Барвих обычно появлялись вдвоем. Герц в основном молчал, но очень внимательно наблюдал за всем вокруг него происходящим. Барвих без остановки говорил, но, должен признаться, довольно интересно.
Из первых спонтанных встреч в нашем доме постепенно возникала традиция собираться у нас по четвергам вечером на концерты классической музыки, основой которых служила богатая и постоянно пополняемая коллекция грампластинок моего отца. Концерты обычно состояли из двух частей, тщательно составленных отцом. В перерыве между ними Луиза Артуровна угощала нас чаем и собственно приготовленной выпечкой. Более или менее постоянными участниками этих вечерних концертов были молодые иностранные сотрудники ОИЯИ Ян Фишер, Моника и Тиберио Вишки, Иоанна и Сорин Чулли, Франк Кашлун, Вальтер Целлнер, Гельмут Гельфер и многие др. Иногда появлялся Я.А. Смородинский. Во время Ученого совета приходили не только немецкие ученые Г. Барвих, Г. Герц, Г. Рихтер, К. Рамбуш, но и коллеги из других стран. Я хорошо помню оживленные дискуссии с профессором Л. Яноши и музыкальные вечера с профессором Ш. Цицейка. Немецкий писатель Штефан Гейм два раза приезжал в Дубну и читал нам отрывки из своих репортажей о советских ученых. Обычно, когда бывали такие редкие гости на наших вечерах, концерт уходил на второй план, и больше времени уделялось беседам. Когда у нас бывал Г. Барвих, он и отец сами устраивали концерты, исполняя песни, романсы и арии из опер. Профессор Цицейка отличался очень строгим музыкальным вкусом. Он не был любителем вокальной музыки и едва ли признавал оперы Моцарта как музыку. С отцом они любили играть в четыре руки на рояле. На одном из таких вечеров присутствовала мадам Ж. Лабериг, сотрудница Ф. Жолио-Кюри. Когда она приехала в следующий раз из Парижа в Дубну, она привезла в подарок отцу запись Реквиема Форе, которую мы с большим удовольствием слушали. Эту пластинку я до сих пор бережно храню в моей коллекции.
Когда Г. Барвих в 1961 г. приехал в Дубну с женой в качестве вице-директора Института, мои родители уже переселились в Германию. Его дом с молодой хозяйкой Эльфи скоро стал центром притяжения членов немецкой группы. Я помню много оживленных, порой очень веселых вечеров, проведенных в доме Барвихов, центральной фигурой которых был красноречивый и многословный профессор. Я очень сожалел, что супруги Барвих скоро после окончания срока пребывания в Дубне покинули ГДР в западном направлении. Тогда я это не мог понимать.
Вскоре, после создания ОИЯИ, в Дубну на работу начали прибывать ученые из других стран-участниц. Первыми были новоизбранные вице-директора Мариан Янович Даныш, один из открывателей гиперядер, (известный российский физик на одном банкете произнес тост за «Гипер-Даныша») и чешский теоретик Вацлав Вотруба. Супругам Эве и Мариану Яновичу Даныш была отведена вторая половина нашего коттеджа, которая освободилась после отъезда семьи Терлецких, и у нас быстро установились добрососедские отношения с ними.
Из ГДР в Дубну прибыли молодые теоретики Франк Кашлун, Вальтер Цёллнер и Дитер Бебель из Берлина и экспериментатор Бертольд Кюн из Иены. Теоретики начали свою работу в Лаборатории теоретической физики под руководством Н.Н. Боголюбова. Работы, которые Франк Кашлун выполнил в ЛТФ, легли в основу его докторской диссертации, которую он успешно защитил в 1960 г. в Университете им. Гумбольдта в Берлине. Скоро после этого ему предложили кафедру теоретической физики, основанную в свое время М. Планком, в том же университете. Позже он организовал теоретическую группу в Институте физики высоких энергий АН ГДР в Цойтене вблизи Берлина. В результате Ф. Кашлуну удалось создать хорошую объединенную группу теоретической физики в Берлине, которая не прекращает тесно сотрудничать с ЛТФ ОИЯИ до сегодняшнего дня. В. Цёллнер и Д. Бебель после работы в ОИЯИ также стали научными сотрудниками, а затем и профессорами кафедры теоретической физики Берлинского Университета. Другой молодой теоретик Ганс Кайзер после нескольких лет работы в ЛТФ присоединился к группе теоретиков в ИФВЭ АН ГДР. Впоследствии, фактически все сотрудники кафедры и группы теоретиков ИФВЭ АН ГДР поработали более или менее длительное время в ЛТФ ОИЯИ, а профессор Берлинского университета, теоретик Дитмар Эберт на срок 1989 -1992 гг. был избран вице-директором ОИЯИ.
Б. Кюн приехал на работу в ОИЯИ сразу после защиты диссертации в Университете г. Иена. Поработав с 1957 по 1962 годы в ЛЯП, он продолжал свою научную работу в Центральном институте ядерных исследований в Россендорфе вблизи Дрездена. Используя опыт, приобретенный в ОИЯИ, он продолжал исследования ядерных реакций на циклотроне Института; позже он руководил сооружением тандем-генератора, а затем программой научных исследований на этом ускорителе. С 1989 по 1992 годы он снова работал в ОИЯИ, участвуя в поляризационных экспериментах с поляризованными дейтронами высоких энергий в Лаборатории высоких энергий. Одновременно он был заместителем директора Лаборатории.
Гельмут Гельфер и Герхард Либманн сначала приехали на стажировку в МГУ, где я с ними и познакомился. Узнав от меня о существовании ОИЯИ, они обратились к Г. Позе с просьбой содействовать их приему на работу в ОИЯИ, что он и сделал. Г. Гельфер проработал в секторе М.Г. Мещерякова несколько лет, и по материалам этих работ защитил кандидатскую диссертацию в Дрезденском техническом университете (ТУД). Вот, как он сам оценивает этот этап своей жизни: “ Высокое мнение об интеллектуальном труде людей, посвятивших себя делу размножения наших познаний о природе, у меня начинало складываться в ЛЯП ОИЯИ в группе М.Г.Мещерякова, прежде всего под его личным влиянием”. До ухода на пенсию, он работал в Институте экспериментальной ядерной физики ТУД, сначала старшим ассистентом, а затем старшим преподавателем.
Г. Либманн работал в отделе Б. Понтекорво вместе с группой Селиванова над созданием большой пузырьковой камеры. Здесь ему приходилось решать ряд оптических проблем, связанных с нестандартной оптикой для съема информации. Он также защитил диссертацию на основе работ, выполненных в ОИЯИ. Местом дальнейшей работы он выбрал кафедру оптики ТУД, где он выполнял научные исследования и научно-педагогическую работу до ухода на пенсию.
Среди первых немецких сотрудников в ОИЯИ были и супруги Герхард и Гизела Петер. Г. Петер, инженер по образованию, работал в секторе Г. Позе, где он участвовал в разработке трековых приборов. После возвращения в ГДР (1961г.), он продолжал работы в этом направлении в Институте экспериментальной ядерной физики ТУД, директором которого был Г. Позе, там же защитил кандидатскую диссертацию. В 1969 г. Г. Петер перешел в ИФВЭ АН ГДР. Здесь он защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора технических наук. Впоследствии он был назначен заместителем директора Центра научного приборостроения АН ГДР и секретарем немецкой стороны Комитета по научному приборостроения Академий наук социалистических стран.
Первые годы развития ОИЯИ совпали с зарождением новой отрасли техники – вычислительной техники. В это время встал вопрос об автоматизации управления крупными установками экспериментальной физики, в частности, ускорителями, а также автоматизации экспериментов на пучках ускоренных частиц. Особенно остро этот вопрос встал в связи с обработкой экспериментальных результатов, получаемых с помощью ядерных фотоэмульсий, а позже пузырьковых и других оптических трековых камер. В ЛВЭ, ЛЯП и других лабораториях были созданы специальные отделы для новых научно-технических разработок. В целях концентрации усилий, дирекцией ОИЯИ было создано опытное конструкторское бюро (ОКБ) под руководством ?????, в которое были переведены группы разработчиков из разных Лабораторий. Одной из первых работ ОКБ стало начатое в ЛВЭ при участии румынского инженера Эли Кац проектирование нового автоматизированного, следящего за треком, измерительного микроскопа для обработки ядерных фотоэмульсий. К участию в этой разработке была приглашена небольшая группа конструкторов завода Карл Цейс Иена во главе с опытным физиком-конструктором др. Г. Байером. Этот небольшой немецкий коллектив из шести конструкторов скоро пополнился чертежницей Гизелой Петер. Не один из цейсовских конструкторов, не владел русским языком. Поэтому меня часто привлекали в качестве переводчика, и я скоро подружился с этими молодыми инженерами-конструкторами из ГДР. Мы часто собирались у меня дома, вместе ездили в Москву в театр, на выставки и т. д. Такие встречи, но реже, продолжались и в Германии. Между собой мы называли разрабатываемый автомат «Лягавой собакой». Это прозвище интуитивно вырвалось из уст румынского физика Тиберио Вишки, когда я ему как-то рассказал об этом устройстве. По каким то мне не известным причинам ОКБ не долго просуществовало. Группа инженеров Карл Цейса вместе со своими чертежами вернулась в Иену.
Летом 1956 г. я проходил в ЛЯП в отделе В.П. Джелепова преддипломную практику, а со второй половины 1957 г. работал под руководством В. Б. Флягина над дипломной работой на синхроциклотроне. После защиты я был принят на работу в ОИЯИ в марте 1958 г. Директор Лаборатории В.П. Джелепов предложил мне работу в только что образованном секторе “Новых научных разработок” под руководством С.М. Коренченко в должности инженера. Сначала я был зачислен, как это было принято в СССР, лаборантом. Но вскоре пришло письмо от полномочного представителя ГДР на имя дирекции с просьбой, зачислить меня на правах сотрудника страны-участницы ГДР. Таким образом, и я оказался среди первых немецких сотрудников в ОИЯИ.
Основной задачей сектора была разработка автомата для обработки фотографий с пузырьковых камер, которые начинали вытеснять трудоёмкую методику ядерных фотоэмульсий. В окружении коллектива высококвалифицированных инженеров С.М. Коренченко поручил мне разработку системы отсчета координат измерительного столика автомата, на основе только что появляющихся полупроводниковых приборов. В ходе разработки возникла необходимость внедрения печатного монтажа для полупроводниковой электроники. Решили мы эту проблему таким образом: мой советский коллега Г. Кадыков ездил на закрытые электронные предприятия и там добывал необходимые нам сведения об этой новой технологии, а я в Дубне, вместе с нашими мастерами пробовал реализовать то, о чем он нам рассказывал. В конце концов, мелкосерийное производство плат пошло, и система была собрана. Параллельно с основной работой, я участвовал в просмотре пленок с пузырьковых камер, для отбора интересных для дальнейшей обработки событий взаимодействия элементарных частиц в ЛВЭ.
Мои родители в 1959 г. из Дубны переехали в Дрезден. Г. Позе уже с 1957 г. читал лекции на факультете ядерной техники Технического университета. Теперь ему предложили заведовать кафедрой нейтронной физики и руководить Институтом общей ядерной техники ТУД. Так как он продолжал работать и в ОИЯИ, нам с ним предоставили трехкомнатную квартиру на улице Курчатова по соседству с семьей Петер. Нас двоих “холостяков” продолжала обслуживать домработница Зоя, которая обучалась у моей матери немецкой кухне. Помню, что я иногда приглашал на обеды домой немецких коллег, которые приезжали в командировку к нам и немало удивлялись такому “пижонству”. Но, отец все чаще и на более длительные сроки стал ездить в Дрезден, и когда Зоя с помощью В.С. Шванева нашла работу на одном из новых заводов в Дубне, эта “райская” жизнь для меня закончилась. Впредь мне самому пришлось убирать квартиру и заботиться о еде.
В 1960 г. делегация ЦК СЕПГ посетила ОИЯИ. Члены делегации подробно ознакомились с Институтом, а затем вызывали всех немецких сотрудников ОИЯИ по отдельности на собеседование, в том числе и меня. Какое впечатление я на них произвел, не знаю. Но вскоре после этого я получил письмо от полномочного представителя ГДР К. Рамбуша, который предложил мне завершить мои работы в ОИЯИ и, по крайней мере, на некоторое время перейти работать в один из немецких институтов, чтобы познакомиться на месте с моей родиной.
Скоро я поехал в командировку в ГДР, где мне предоставили возможность, ознакомиться с институтами и университетами, в которых велись работы в области ядерной физики. Мой выбор, в конце концов, пал на группу К. Ланиуса в Институте ядерной физики АН ГДР, которая занималась физикой элементарных частиц. Эта группа молодых физиков, которая до тех пор работала с ядерными фотоэмульсиями, начинала осваивать методику обработки фотографий с пузырьковых камер. К. Ланиус, который в Дубне ознакомился с работой нашего сектора, предложил мне участвовать в повторении разработки полуавтомата для обработки фотографий в Центре научного приборостроения АН ГДР, одновременно с работой по физической тематики в его группе. Летом 1961 г. я закончил свои работы в ОИЯИ и переселился в Берлин. Получить квартиру в Берлине тогда было нелегко. Но руководству Академии наук удалось присвоить мне статус “поздно вернувшегося из Советского Союза специалиста”, и я получил двухкомнатную квартиру в новом доме. Она освободилась в результате бегства бывшего хозяина в западную Германию. Берлинская стена была построена за день до моего приезда в ГДР. Многие жители Берлина, чувствуя надвигающуюся опасность, бросали все и использовали последнюю возможность вырваться “на свободу”. Нас с братом Дитрихом это событие застало в Брно, во время перегона моего «Москвича» из Дубны в ГДР. На этом закончился первый этап моего пребывания в Дубне. Тогда я, конечно, не мог себе представить, что вся моя будущая трудовая жизнь теснейшим образом будет связана с Россией и, в частности, с Дубной.
Жизнь иностранных сотрудников в Дубне
На условия жизни иностранных сотрудников и их семей в Объединенном институте ядерных исследований ни с чем не смешиваемую печать наложили советское законодательство с одной стороны и особенности уклада русской жизни с другой стороны. Эти особенности, в частности, предопределили некоторые различия условий жизни и работы между гражданами СССР и гражданами других стран-участниц, что имело как положительные, так и отрицательные стороны для каждого в отдельности. Советские граждане, как правило, принимались на постоянную работу, и ОИЯИ стал их “родным” Институтом, с которым они связывали всю свою будущую работу и жизнь. Иностранные сотрудники командировались на определенные сроки и отзывались полномочными представителями своих стран. Иностранным сотрудникам выделялись хорошие квартиры на время работы в ОИЯИ, молодым советским сотрудникам годами приходилось жить в общежитиях и ждать квартиру в очереди. В условиях дефицитного снабжения иностранные сотрудники обслуживались специальным “столом заказов”, недоступным советским коллегам. В то время, когда советские сотрудники имели все права и обязанности граждан своей родной страны, на иностранные сотрудники ОИЯИ налагались жесткие условия пребывания иностранцев в Советском Союзе. Это, в частности, касалось также доступа к секретным материалам и контактов с закрытыми организациями, что создавало определенные трудности в работе. Эти трудности я сам почувствовал во время моей первой работы в ОИЯИ. Хотя ОИЯИ сам был открытый институт, в нем еще долго существовал т. н. I отдел. Так, например, моя дипломная работа, подготовленная в 1957 г. как засекреченный документ мне выдавалась только под расписку и хранилась в этом отделе до 90-х годов.
По мере того, как ряды научных сотрудников ОИЯИ стали пополняться молодыми учеными из разных стран-участниц, встал вопрос о возможностях проведения досуга. Иностранные сотрудники ОИЯИ начали организоваться в так называемые землячества, в задачи которых входила и организация коллективных мероприятий отдыха. Устраивались различные вечера отдыха, выезды на остров Липня летом и др. Хорошо помню, например, вечера отдыха венгерского землячества, на которых можно было насладиться хорошими венгерскими винами.
Жилищные условия молодых советских коллег, с которыми, как правило, очень быстро устанавливались хорошие теплые трудовые и личные контакты, не позволяли приглашать иностранцев домой. Кроме этого, еще чувствовалось влияние строгого прежнего режима закрытого объекта, и люди медленно привыкали к более открытой атмосфере общения с иностранцами. Так, например, с Ф. Кашлуном и В. Целлнером случился эпизод, который нам был знаком по Обнинску. Когда обе семьи устроились в своих новых квартирах, они решили пригласить на новоселье в знак благодарности сотрудников международного отдела, которые им всячески помогли. Обе хозяйки основательно подготовили праздничный стол для гостей, но никто не пришел! Точно такой же эпизод описан в одной из книг бывшего директора Физико-энергетического института в Обнинске О. Д. Казачковского, но тот произошел в конце 40-ых годов, в строжайших режимных условиях. Однажды, в ходе обсуждения различий между немецкой и русской кухнями, я пригласил сотрудницу международного отдела Ирину Николаевну с дочкой на кофе и самодельный немецкий пирог. В назначенное время никто не пришел. Много позже, Ирина Николаевна, с которой у моих родителей и меня были хорошие отношения, призналась, что В. С. Шванев, ее начальник, не советовал ей принять моё приглашение.
Свобода передвижения для иностранцев в Советском Союзе была строго ограничена. Нам разрешалось ездить из Дубны в Москву, а также в пределах 40 км вокруг Москвы. На любую более протяженную поездку требовалось специальное письменное разрешение. Но это не помешало нам во время отпусков совершать поездки по красивым местам Советского Союза. Мне хорошо запомнились поездка в Мурманск в рождество 1959 г. вместе с супругами Чули и Гиршль, Яном Фишером и моей сестрой и поход вокруг Байкала летом 1960 г. вместе с супругами Петер, сестрой, Адой Позе и Людвигом Фишером из группы конструкторов Карла Цейса Иена. В какой-то момент зародилась идея о создании некоторого клуба, в котором вечерами можно было бы отдохнуть в уютной атмосфере, встретиться и побеседовать за чашкой чая или бокалом вина. Таким местом стал «Дом ученых», расположенный в корпусе управления Института. То, что «Дом ученых» в конце концов, представлял собой, не совсем отвечало нашим представлениям, но, невзирая на это, он скоро был принят нами как место общения. Большую роль в этом, несомненно, сыграл директор дома ученых О. Грачев, большой энтузиаст своего дела, который всегда открыто и охотно отзывался на наши предложения. В ДУ работал хороший ресторан, услугами которого мы часто пользовались, и куда, как правило, приглашались приезжие гости. Скоро мы определили наши любимые блюда, которые поваром готовились с редким постоянством в отличном качестве. Многие годы в ресторане можно было заказать вкусный кофе «по Хангулову». Это был крепкий сладкий кофе, приготовленный по-турецки. А научил повара варить такой кофе В.Т. Хангулов, который много лет был начальником Международного отдела ОИЯИ, и поэтому, нам иностранцам хорошо знаком.
Зал ДУ в первые годы служил залом заседаний Ученых советов, КПП и конференций. Проходили в нем концерты выдающихся советских исполнителей. Во время праздников устраивались вечера. Кульминационными событиями были вечера, устраиваемые разными землячествами по случаю их национальных праздников. Постепенно образовалось какое-то соревнование между землячествами – устроители каждого последующего мероприятия пытались перещеголять предыдущее. Программа этих вечеров обычно была стандартная: официальная часть с поздравлениями, концерт, угощение, танцы. В качестве примера опишу вечер, который устроило наше землячество по случаю Х годовщины со дня образования ГДР - 7. 10. 1959 г.
На праздничный концерт мы пригласили хор немецких студентов московских вузов. Так как для его выступления потребовалась большая сцена, концерт проводился днем в Доме культуры. Дирижером и организатором хора был один из немецких студентов консерватории. Концерт удался, члены хора были молоды, полны задора, что быстро передалось слушателям. В основном были исполнены немецкие народные песни, прозвучало и несколько русских народных песен и песен молодой ГДР. Вечером в ДУ состоялась официальная часть приема и угощение. На этот раз мы предварительно обратились в посольство ГДР и к полномочному представителю ГДР за поддержкой. В результате мы сумели угощать наших гостей не только стандартными блюдами немецкой кухни, но и деликатесами типа копченого угря, паштета из гусиной печени и Радебергским пильзенским пивом, которое и после объединения осталось одним из ведущих сортов пива в Германии. Понравился нашим гостям также немецкий коньяк фирмы Вильтен, который также благополучно пережил объединение. Угощение имело желанный успех, и настроение в зале ДУ стало очень возбужденным, радостным. Постепенно свое место у передней стены зала занимала так называемая “ритмическая группа” немецких студентов, состоявшая, в основном, из студентов-дипломатов (т.е. в политическом отношении наиболее надежные из студентов!). Они начали тихо и умеренно играть, и наши гости и мы сами, конечно, начали танцевать. Темп ритмов постепенно ускорялся, громкость увеличивалась, все более четко стали выделяться звуки ударных инструментов. В то время, отношение к легкой музыке со стороны властей было весьма осторожным, и программы официальных выступлений обычно находились под зорким контролем. Руководитель группы, не ориентируясь в данной обстановке, обратился ко мне с вопросом, что можно, а что нельзя здесь исполнять. Как начинающийся дипломат, он нюхом чувствовал, что выступление в ОИЯИ – это нестандартная ситуация. Для меня этот вопрос был непонятен, но я, может быть уже под влиянием выпитого, сказал “играйте все, что хотите”. А конец пятидесятых годов, когда все это происходило, был временем бугги-вугги, который как все, что шло с запада, у нас с трудом пробивался. Наш оркестр с удовольствием принял мое решение и устроил нам настоящий праздник танца, который закончился далеко за полночь.
Весть о прекрасных возможностях работы в ОИЯИ в “большой науке” быстро распространилась в научных институтах и университетах ГДР. Все чаще для ознакомления с Институтом приезжали делегации разного уровня, как чисто научные, так и представительные, правительственные. Помню одну интересную делегацию во главе с зам. председателя совета министров ГДР доктором Абушем. Дважды во главе делегации приезжал проф. Гартке, в первый раз в качестве ректора Берлинского университета им. Гумбольдта, во второй раз – в качестве вновь избранного президента АН ГДР. Некоторые делегации мне самому приходилось водить по ускорительным корпусам ЛЯП и ЛВЭ, другие я сопровождал в качестве переводчика. Таким образом, я познакомился со многими важными и интересными персонами из ГДР.
Г. Позе, после своего возвращения в ГДР, продолжал работу по физике высоких энергий вместе со своими бывшими сотрудниками в ЛЯП и регулярно приезжал в Дубну в студенческие каникулы. В течение ряда лет он был активным членом Ученого совета ОИЯИ. Кроме этого, он привлекал к работе в Институте и к сотрудничеству новых молодых сотрудников из Дрезденского университета, прежде всего в области ядерной физики средних и малых энергий и по нейтронной физике в лабораториях ЛЯР и ЛНФ. Таким образом, в ОИЯИ в разное время поработали Д. Зелигер, Элер, Ширмер. Многие из них затем стали профессорами в университетах ГДР. Одна из улиц на площадке ЛЯП носит название “Аллея профессора Гейнца Позе”.
Постепенно стало прибывать все больше ученых, желающих поработать в ОИЯИ. Некоторые институты и факультеты университетов фактически создали свои научные коллективы в различных лабораториях ОИЯИ, сосредотачивая свое внимание на тех научных направлениях, которые дополняли свои собственные программы. Число сотрудников из ГДР, которые приезжали с семьями на многолетнюю работу в ОИЯИ, доходило до 80 человек. В основном это были сотрудники институтов Академии наук ГДР: Центрального института ядерных исследований в Россендорфе, Института физики высоких энергий в Цойтене, Центрального института изотопов и радиации в Лейпциге. Небольшие группы с меняющимся составом теоретиков из Университета им. Гумбольдта в Берлине (проф. Кашлун), Лейпцигского университета (проф. А. Ульманн, проф. Д. Робашик, проф. Ласснер), Университета в Ростоке (проф. Г. Репке, проф. Д. Блашке) все эти годы работали в ЛТФ. Успешная научная работа в Советском Союзе, публикация работ в ведущих советских научных журналах высоко ценились в ГДР при защите диссертаций, присвоении профессорского звания. Но на работу в ОИЯИ приезжали также люди, для которых это была единственная возможность осуществления мечты, вырваться из узких географических и политических рамок ГДР и пожить и поработать за границей.
После упразднения Управления по ядерным исследованиям и ядерной технике ГДР, полномочным представителем правительства ГДР в ОИЯИ был назначен заместитель министра по науке и технике доктор Фриц Гильберт. Он выполнял эту функцию вплоть до 1990 года, до исчезновения ГДР. При нем в министерстве была создана специальная группа по сотрудничеству с ОИЯИ, которой в течение многих лет руководил В. Бушински. Регулярно, два раза в год, Ф. Гильберт проводил совещания с представителями ГДР в Ученом совете и рабочих Комитетах ОИЯИ, на которых вырабатывалась принципиальная позиция ГДР по вопросам научной политики ОИЯИ. Этой позиции мы обязаны были строго придерживаться на заседаниях УС и консультативных органов ОИЯИ, вплоть до формулировки “особых мнений” в решениях. В ОИЯИ было создано землячество немецких сотрудников. Руководителем землячества, который имел определенные административные полномочия относительно членов землячества, назначался один из немецких сотрудников. На этот пост в разное время назначались такие известные в коллективах ОИЯИ сотрудники, как Г. Музиол, Г. Элер, К. Каун, Д. Позе и др. Имелась также партийная ячейка со своим партийным секретарем и профсоюзная организация, которые, в частности, играли определенную роль в кадровой политике.
Министерство ГДР по науке и технике проводило активную политику по привлечению инженерных кадров из промышленности к работе в ОИЯИ. При этом преследовалась двоякая цель. С одной стороны, хотелось привлекать промышленность ГДР к высокотехнологичным работам ОИЯИ, с другой стороны, работа в ОИЯИ считалась серьезным профессиональным и политическим испытанием кадрового резерва для будущих промышленных руководителей. Нередко ОИЯИ называли “кузницей научно-технических кадров”. Нужно, однако, отметить, что длительное пребывание и работа в ОИЯИ не всегда имели желаемый результат. Может быть, это моим российским коллегам покажется странным, но немцы из ГДР, внутренне готовые к восприятию новых веяний, быстро почувствовали более свободную атмосферу в Дубне, свойственную великой стране. Она резко отличалась от строгой партийной дисциплины на промышленных предприятиях, а также в некоторых институтах ГДР. Все это усугублялось теми возможностями, которые представлялись сотрудникам ОИЯИ, для широкого международного сотрудничества с институтами западных стран. Я думаю, например, что Г. Барвих, не случайно, именно после своего пребывания на посту вице-директора ОИЯИ, эмигрировал на Запад, и это не единственный пример.
Стратегия ГДР по использованию возможностей ОИЯИ с годами менялась. После войны в ГДР осталось немного опытных ученых-физиков. Еще хуже, пожалуй, ситуация обстояла с техническим оснащением институтов. Работы в области ядерной физики, которые вообще были запрещены в первые послевоенные годы, в середине 50-х годов только начинались. Поэтому, первые годы участия ГДР в ОИЯИ, в основном, были использованы в целях обучения и приобретения опыта научной работы молодыми учеными в коллективах опытных советских коллег. Вернувшиеся после многолетней работы в ОИЯИ молодые физики, как правило, в ГДР довольно быстро продвигались на руководящие должности в университетах и научно-исследовательских институтах. Некоторые из них, спустя несколько лет, когда в лабораториях ОИЯИ была введена должность заместителя директора из другой страны-участницы, избирались на эти должности. Заместителями директоров лабораторий в разные время были К. Александер (1966-1968), Р. Позе (1969-1971), З. Новак (1971-1975), К. Хенниг (1972-1975), К.-Г. Каун (1974-1977), Х. Зодан (1983-1988), К. Фельдман (1985-1988), Б. Кюн (1989-1993), Г. Репке (1994-1997), Д. Блашке (2001). Для того чтобы заинтересовать дирекции институтов, университетов и промышленных предприятий ГДР в командировании своих сотрудников на длительную работу в ОИЯИ, зарплату на это время платило Министерство по науке и технике. Таким образом, можно было принимать на работу дополнительного сотрудника на место откомандированного в ОИЯИ.
По мере того, как институты ГДР выросли, и определились их научные профили, сотрудничество с ОИЯИ все более стало рассматриваться под углом зрения собственных научных программ и интересов. Следствием этого явилась концентрация немецких ученых в ОИЯИ около определенных экспериментальных установок, ускорителей, методик. Постепенно вырисовывались основные направления интересов: высокие и сверхвысокие энергии, теоретическая физика, ядерные реакции при низких энергиях и физика конденсированных сред ядерными методами. В результате этой научной политики совместными усилиями ученых и инженеров ОИЯИ и ГДР был создан целый ряд крупных экспериментальных установок, в которых материальное участие ГДР далеко выходило за пределы долевых взносов. Кстати, последнее обстоятельство не очень нравилось нашему полномочному представителю, которому каждый год приходилось отстаивать немалый взнос ГДР в ОИЯИ при составлении государственного бюджета. В качестве примеров более подробно остановлюсь на работах по фильмовой обработке, в которых я принимал участие, и по созданию установки “РИСК” в ЛЯП.
В 1962 г. я был назначен руководителем работ по созданию центра обработки фотографий с оптических трековых камер в ИФВЭ АН ГДР. Мне хорошо знакомы были разработки в ЛЯП, и при первой командировке в ОИЯИ, я установил контакт с группой разработчиков в ЛВЭ под руководством Ю.А. Каржавина. Мы быстро договорились о сотрудничестве. Опыт разработок высокоавтоматизированных устройств для обработки камерных снимков в ЛВЭ и ЛЯП показал нам, что доступные технические средства для этого не достаточно надёжны, и надо начинать с менее амбициозных проектов. Первыми успешными разработками и настоящими “рабочими лошадьми” в наших лабораториях стали автоматизированные микроскопы ПУОС в ОИЯИ и UMM в ИФВЭ на основе Большого инструментального микроскопа. Сам микроскоп был разработан на оптическом заводе Карл Цейс Иена и после войны повторен на предприятие ЛОМО в Ленинграде. Идея переделки ручных приводов и автоматического снятия координат измеряемых точек на снимках возникла в Дубне. Запуск первых образцов происходил почти одновременно: в ОИЯИ с выводом данных на перфоленту, в ИФВЭ – на перфокарты. Позже эти автоматизированные микроскопы были подключены к малым ЭВМ и успешно эксплуатировались вплоть до свертывания работ со снимками с пузырьковых камер. Дальше наши группы пошли по разным путям. В ОИЯИ началась разработка высокопроизводительного автомата со сканирующим лучом (HPD) на основе импортного оптико-механического устройства. Мы в Цойтене выбрали более скромный вариант – разработку полуавтомата, управляемого ЭВМ, максимально облегчающего труд оператора (HEVAS). Параллельно с этими техническими разработками группы математиков начали осваивать и адаптировать к нашим вычислительным машинам программы обработки результатов измерений THRESH, GRIND и др. В Дубне эти работы велись под руководством Н.Н. Говоруна, с которым быстро установилось не только хорошее сотрудничество, но и настоящая дружба. За все эти годы он организовал ряд конференций и школ, на которых мы обменивались идеями и результатами наших работ.
К 1966 г. в ОИЯИ стала очевидной целесообразность концентрации усилий в области применения средств электронной вычислительной техники в экспериментальных исследованиях в рамках отдельной Лаборатории. Организация такой Лаборатории дирекцией была возложена на опытного организатора науки и энтузиаста внедрения ЭВМ в научные исследования М.Г. Мещерякова. В качестве эксперта со стороны ГДР я участвовал в обсуждениях научно-технической концепции создаваемой Лаборатории. Так была создана Лаборатория вычислительной техники и автоматизации с директором М.Г. Мещеряковым и одним из его заместителей Н. Н. Говоруном. Неудивительно, что в 1969 г. дирекция ОИЯИ предложила мне снова поработать в ОИЯИ, в качестве заместителя директора ЛВТА, и курировать отделы автоматизации и обработки фильмовой информации, хорошо знакомые мне по совместным работам. Таким образом, в сентябре 1969 г. я вновь оказался в Дубне, теперь уже со своей семьей: женой Антье и сыновьями Яшей и Мишей. Мише тогда был всего один годик, и он ничего не помнит о том времени. Старший Яша ходил в детский сад, быстро нашел друзей во дворе и у соседей. Многие ситуации и эпизоды, которые я помню из своего детства в Обнинске, теперь вновь, в некотором другом исполнении повторялись с ним. Интересным примером, как дети вписываются в окружение, еще не понимая все, что кругом происходит и говорится, был следующий довольно типичный эпизод. Антье с детьми сидела в нашей гостиной с открытой балконной дверью. Слышались детские голоса со двора, и Яша, по-видимому, понял, во что они играют. Вдруг он вскочил, выбежал на балкон и крикнул играющим во дворе ребятам: “Гитлер капут!”. После, по-видимому, исполненного долга, он вернулся в комнату и спросил Антье: Мама, что это значит “Гитлер капут?” Мы позже часто вспоминали этот забавный эпизод. ………Я очень доволен, что нам удалось сохранить у Яши не только те знания русского языка, которые он тогда получил, но и его открытое, дружелюбное отношение и интерес к России, к ее людям. Тщетно говорить, что его знания русского языка не раз ему существенно помогли в жизни. Антье, которая провела свое детство в немецком коллективе специалистов-электронщиков во Фрязино, тоже хорошо знала русский язык, была филологом – специалистом по славянским языкам. Ей было интересно вновь побывать в русском окружении и, работая некоторое время в НОГУС ОИЯИ, ближе познакомиться с миром большой науки. В начале 1970 г. мы снова вернулись в ГДР, и я продолжал свою деятельность в ИФВЭ.
Еще до моего прихода в ЛВТА, по инициативе М.Г. Мещерякова в Лаборатории началась разработка серии автоматов для обработки фотографий с пузырьковых камер “Спиральный измеритель”. Во время посещения ряда институтов в США, он ознакомился с лабораторией Л. Альвареца. Особый интерес у него вызвала разработка специального сканирующего устройства под названием “Spiral reader”. Альварец подарил ему чертеж общего вида основного узла этого сканирующего устройства, т. н. перископа. Было принято решение, организовать группу конструкторов из институтов, заинтересованных в такой установке, в отделе автоматизации, которым руководил Ю. А. Каржавин. В разработке “Спирального измерителя” участвовали организации: ИФВЭ в Протвино, Ленинградский физический институт АН СССР, Физический институт АН Казахстана в Алма-Ате, Лаборатория физики высоких энергий Тбилисского государственного университета, Харьковский физический институт. Мне удалось заинтересовать дирекцию ИФВЭ АН ГДР в Цойтене и привлечь к этой разработке небольшой частный завод прецизионных приборов в Берлине, для изготовления прецизионных узлов – перископа и измерительного стола. Впоследствии этот завод был экспроприирован и передан в Центр научного приборостроения ГДР (ЦНП). Группой конструкторов руководил сотрудник ЛВТА И. Скрыль. Для перевода конструкторских чертежей с советских стандартов на стандарты ГДР и сопровождении работ в (ЦНП) был привлечен высококвалифицированный инженер из (ЦНП) Г. Шуманн, который в течение нескольких лет попеременно работал в Дубне и Берлине. Разработка электронной части и ввод в эксплуатацию установки были поручены В.М. Котову. С ним работал коллектив электронщиков из участвующих институтов, в том числе К. Ваттенбах из Цойтена.
Другое удачное соединение советской электронной и вычислительной техники, немецкой оптики и точной механики нам удалось осуществить в середине 80-х годов. Используя опыт разработки “Спирального измерителя” и отдельные его узлы, мы разработали новую серию более продуктивных полуавтоматов, управляемых только что разработанной в СССР малой ЭВМ серии СМ, для обработки снимков с больших пузырьковых камер “HEVAS” в ИФВЭ АН ГДР. Разработчики СМ готовились выставить экземпляр новой серии СМ ЭВМ на Лейпцигской ярмарке. Они предложили нам присоединиться к ним, с нашей новой разработкой. Мы это приглашение охотно приняли, и на ярмарке в советском павильоне была выставлена совместная германо-советская разработка управляемого ЭВМ высокоточного измерительного прибора. Наша установка прошла все необходимые предварительные испытания и успешно была продемонстрирована правительственной делегации ГДР. Руководитель советского павильона предложил мне совместно подать заявление на золотую премию ярмарки. Я с этим предложением обратился в Президиум АН ГДР. К сожалению, нас не только не поддержали, но я еле-еле избежал выговора за то, что без предварительного на то разрешения вступил в контакт с советскими коллегами. Самовольные действия тогда не поощрялись.
Важный и своеобразный этап сотрудничества ИФВЭ АН ГДР и ОИЯИ связан с внедрением мощной советской вычислительной машины БЭСМ-6. Эта машина появилась в конце 60-х годов и, для эффективного применения в научных исследованиях, нуждалась в ориентированном на язык FORTRAN системном и прикладном программном обеспечении. Когда наверху было принято решение, что ИФВЭ получит одну из первых БЭСМ-6, поставляемых в ГДР, группа программистов Института была командирована в ОИЯИ, чтобы совместно с сотрудниками ЛВТА осваивать новую технику и решить вопрос программного обеспечения. В результате совместными усилиями была разработана ???????? Эти работы велись под руководством Н.Н. Говоруна, со стороны ГДР принимали участие супруги Г. и П. Гизе, Р. Гирр, Бухгольц, Хаммер и др. Отдел вычислительной техники с базовой ЭВМ БЭСМ-6 впоследствии был выведен из состава ИФВЭ и стал самостоятельным Институтом информатики и вычислительной техники АН ГДР.
Когда в конце 60-х г. в ЛЯП ОИЯИ под руководством … Селиванова начиналось проектирование большой пузырьковой камеры для работы на Серпуховском ускорителе, к его группе присоединился К. Кундт из Цойтена. Одновременно в Цойтене в моем отделе начались работы по конструкции проекторов для просмотра пленок с этой и других больших пузырьковых камер. Впоследствии разработка большой пузырьковой камеры в ОИЯИ была приостановлена, а наши проекторы в дальнейшем использовались для просмотра снимков с французской водородной пузырьковой камеры МИРАБЕЛЬ, работавшей на пучках Серпуховского ускорителя.
Примерно в это же время сотрудник ЛЯП В.И. Петрухин предложил К. Кундту участвовать в создании нового крупного детектора на основе стримерной камеры. После долгих дискуссий в Цойтене и в Дубне создание такой установки под названием РИСК, при существенном участии ИФВЭ, было решено. Большая группа физиков и инженеров из ИФВЭ в Цойтене: Р. Лайсте, Г. Бом, Д. Позе, К.-П. Гласнек, Ю. Бэр, К. Ваттенбах - приехала в Дубну для участия в этих работах. В ИФВЭ для установки РИСК инженером Г. Томом разрабатывалась специальная быстродействующая крупноформатная фотокамера. Эта довольно сложная разработка легла в основу диссертации Г. Тома. После ее завершения Г. Том присоединился к группе В.И. Петрухина в Дубне. На стадии отладки прибора в Протвино, к работам также привлекались механики и электромонтажники моего отдела из Цойтена, что явилось новшеством для нас. Скоро коллеги, не попадавшие в эту группу “избранных”, стали им завидовать, не понимая, что работать приходилось много и в нелегких для немцев условиях. Вообще, среди технического персонала, нередко встречались довольно сильные предвзятые мнения, которые при работе в Дубне или Протвино быстро рассеялись. Почти всегда сотрудник, командированный в ОИЯИ на длительный срок с семьей, просил продлить ему срок пребывания в Дубне. Установка РИСК впоследствии не совсем оправдала надежды ее создателей. В обработке физических результатов с этой установки в Цойтене принимала участие небольшая группа физиков. Р. Лайсте и Д. Позе перешли в ЛВЭ для участия в электронных экспериментах, остальные сотрудники ИФВЭ постепенно вернулись в Цойтен.
Мой брат Дитрих Позе окончил среднюю школу с аттестатом зрелости в Дубне. По просьбе отца он был зачислен на физический факультет МГУ в числе студентов из ГДР. Дипломную работу он подготовил в 1964 г. под руководством Ю.М. Казаринова, в том же отделе ЛЯП, в котором я в свое время делал свою дипломную работу. Будучи еще студентом, он женился. Его жена Ада Дудина после получения диплома физического факультета МГУ сначала была направлена к авиастроителям в Жуковском. Из-за связи с иностранцем, однако, вынуждена была покинуть начатую там работу, и была принята на работу в ЛВЭ. Здесь она начинала вникать в физику элементарных частиц, которой посвятила всю свою будущую жизнь. После защиты Дитрихом дипломной работы, они втроем с дочкой Мариной переехали в ГДР и оба поступили на работу в ИФВЭ АН ГДР. Здесь, в отделе физики, они включились в работы международной коллаборации по изучению неупругого взаимодействия элементарных частиц и в результате защитили кандидатские диссертации. Снова эта семья, теперь уже с двумя детьми: Мариной и грудным сыном Виктором - приехала в Дубну в 1970 году. Дитрих включился в работы по созданию установки “РИСК”, а Ада вернулась в свою “родную” ЛВЭ в отдел пузырьковых камер. В 1978 г. они снова вернулись в ИФВЭ ГДР. Снова Ада и Дитрих Позе были командированы в ОИЯИ в 1983 г. ИФВЭ АН ГДР для участия в сооружении и запуске Нейтринного детектора на Серпуховском ускорителе. Эта крупная экспериментальная установка создавалась силами международной коллаборации, организованной учеными ЛЯП ОИЯИ. В Цойтене с участием Дитриха для этой установки был разработан детектор для мечения (tagging) нейтрино. После завершения этой работы Дитрих подключился к другим экспериментам в ЛВЭ и в ЦЕРН. В конце 80-х годов Д. Позе был руководителем немецкого землячества. После объединения Германии, его сразу освободили от этой обязанности. Академия наук ГДР была закрыта. Научная политика К. Ланиуса, которая всегда была направлена на сотрудничество одновременно с ЦЕРН и ОИЯИ, оправдалась. ИФВЭ, в отличие от большинства других институтов бывшей АН ГДР, не был расформирован, а присоединен к институту DESY в Гамбурге, почти в полном составе. Так как Ада Позе была принята на работу в DESY-Zeuthen, Дитрих и Ада переселились снова в Германию. Дитрих оставался сотрудником ОИЯИ и, до окончания работ на установке HERA-B в DESY, успешно участвовал в совместных работах ОИЯИ и DESY в Гамбурге.
Сын Д. Позе, Виктор окончил среднюю школу в Дубне, поработал некоторое время в ЛВЭ лаборантом и поступил на факультет электротехники Дрезденского технического университета. Он закончил учебу с отличным дипломом в 1994 г., отверг все заманчивые предложения в Германии и вернулся в Дубну. Видя, что для него интересной работы по специальности в ОИЯИ нет, он переквалифицировался в программиста. Сегодня он работает в ЛИТ системным программистом. И снова представитель семьи Позе уже в третьем поколении связал свою жизнь с Объединенным институтом ядерных исследований в Дубне.
В 19.. г. в Дубну вернулась моя младшая сестра Зигрид с мужем доктором Петером Экштейном и двумя детьми: Дорис и Андреас. П. Экштейн из Института общей ядерной техники ТУД (директор Г. Позе) был командирован в ЛЯП, для участия в разработке системы электронных модулей для ядерной физики “КАМАК” в отделе А.Н. Синаева. Эта система играла важную роль в электронике для ядерной физики и физики высоких энергий, начиная примерно с середины 60-х годов. Промышленность ГДР не принимала этот стандарт, поэтому физики ГДР были вынуждены организовать собственную разработку и мелкосерийное производство этих модулей. В Советском Союзе обстановка была несколько лучше, но все же и ОИЯИ пришлось вложить немало усилий и средств в разработку этой техники. Плодотворное сотрудничество сложилось между рядом институтов ГДР и отделом А.Н. Синаева, и в течение многих лет в этом отделе непременно работали немецкие сотрудники. Моя племянница, Дорис Экштейн, несомненно, под влиянием детских лет, проведенных в Дубне вместе с родителями, стала физиком. Она защитила диссертацию в Берлинском университете им. Гумбольдта и в настоящее время работает в ЦЕРН.
Политические события 1998 г. в Европе, которые, в конце концов, привели к распаду СЭВ и объединению Германии, существенным образом повлияли и на судьбу ОИЯИ. После отставки правительства ГДР, и прихода к власти переходного демократического правительства, среди прочих вопросов серьезно встал вопрос о дальнейшем участии страны в ОИЯИ. Во главе с временно назначенным полномочным представителем господином Бахом нам, сторонникам ОИЯИ, пришлось прилагать немалые усилия к тому, чтобы этот вопрос был положительно решен. Господину Баху даже удалось добиться того, что значительная часть долевого взноса Германии за 1998 г. была выплачена в немецких марках, т.е. в конвертируемой валюте.
После объединения Германии, по ряду обстоятельств, правительство объединенной Федеративной Республики Германия не считало возможным, принять на себя права и обязанности наследника ГДР по отношению к ОИЯИ. По поручению правительства ФРГ, Федеральным министерством по науке и высшему образованию был заключен 3-годичний договор о научно-техническом сотрудничестве с дирекцией ОИЯИ. В этом договоре определялась ежегодная сумма взноса ФРГ в бюджет ОИЯИ, который распределяется научным направлениям с учетом интересов ФРГ. При активной поддержке немецкой научной общественности, этот договор до сих пор регулярно через три года обновляется. Нужно отметить, что ответственные за контакты с ОИЯИ представители Федерального министерства Шунк, Арнольд, Хартвиг, Вагнер, С. Мюллер со дня их первого приезда в Дубну в 1990 г. очень ответственно и доброжелательно отнеслись к порученной им задаче. Активную роль в выработке научной политики ОИЯИ в новых условиях сыграли члены Ученого совета профессора Х. Шопер и Дидак, DESY.
После объединения изменился и формализм командирования немецких ученых на работу в ОИЯИ. В ФРГ финансирование научной деятельности, в основном, ориентируется по конкретным научным темам и проектам. В средства, выделяемые на выполнение научных тем или проектов, включается также зарплата. Поэтому, командирование в ОИЯИ за счет темы выгодно только в том случае, если работа, выполняемая данным ученым в ОИЯИ, непосредственно входит в одну из финансируемых тем ФРГ. Вследствие этого, после объединения Германии, число немецких сотрудников в ОИЯИ резко сократилось. В настоящее время немецкое землячество в ОИЯИ фактически перестало существовать, осталось меньше десятка немецких сотрудников, углубленных в свои проекты.
В 1989 г. дирекция ОИЯИ предложила мне место директора ЛВТА. Я счел это предложение большой честью для себя. Но, в сложившихся условиях, когда в ГДР уже начинались волнения, и все указывало на конец социалистической системы, решиться на такой шаг было нелегко. Академия наук ГДР и Министерство науки и техники начинали распадаться. Я тогда исполнял обязанности секретаря Отделения математики и информатики в Президиуме АН ГДР. Кто меня командирует в Дубну и обеспечит мою зарплату в Германии? Примет ли мой старый институт меня снова? Что будет с работой моей жены? Сможет ли она поехать со мной? Каковы будут взаимоотношения ФРГ с ОИЯИ? Кого в Германии будет интересовать моя деятельность в Дубне? Переживет ли ОИЯИ все грядущие перемены? Взвешивая все, что происходило вокруг, наблюдая за судьбами коллег, я решил принять приглашение. Выборы состоялись, и в начале сентября 1990 г. я снова приехал в Дубну, где я до сих пор работаю. Сегодня я могу сказать, что не жалею о своем выборе. Большинству бывших коллег из АН ГДР моего поколения пришлось уйти из науки на пенсию, в частный бизнес или покинуть страну. В то же время я до сих пор имею интересную работу в ОИЯИ и могу участвовать в новом этапе жизни нашего общего Института.
Создание ОИЯИ дало физикам ГДР возможность соприкоснуться с большой наукой, и после войны вновь приобщиться к международному сообществу физиков. В условиях существования двух политически по-разному ориентированных государств на территории Германии, это было совсем не тривиально. Сегодня я хорошо понимаю, что это была большая привилегия для нас, которую мы, может быть, тогда не в полной мере осознавали.
Оглядываясь назад, можно сказать, что первоначальная идея отцов ОИЯИ о создании единого элитного института фундаментальных исследований, к работе в котором будут привлекаться и, может быть, отбираться по конкурсу, наиболее одаренные молодые ученые из стран-участниц, со временем несколько преобразовалась под влиянием специфических интересов стран-участниц. В середине 60-х годов мне приходилось сопровождать первого директора ОИЯИ Д.И. Блохинцева при посещениях им ряда университетов ГДР. В своих выступлениях, лекциях и беседах Дмитрий Иванович непременно останавливался на этом вопросе и усердно агитировал за приезд в Дубну одаренной научной молодежи. Г. Позе в своих довольно частых выступлениях перед студентами всегда подчеркивал, что ОИЯИ не есть учебное заведение, а исследовательский институт высшего уровня, работа в котором каждому молодому физику, какую бы специализацию в будущем он не выбирал, дает уникальный шанс, хоть один раз в жизни соприкоснуться с настоящей фундаментальной наукой.
Энтузиазм первых лет существования ОИЯИ, который основывался на новом для того времени духе интернационализма, открытого сотрудничества и общения между учеными разных стран, спал. Многое из того, что для нас молодых ученых тогда было новым, волнующим, уникальным, сегодня вошло в обиход повседневной жизни и работы. Несомненно, в этом нужно увидеть положительную тенденцию развития. Я благодарен своей судьбе, что мне посчастливилось, быть не только свидетелем процесса становления ОИЯИ с первых дней его создания, но и его непосредственным участником.