И. Б. Иссинский

Пока я ходить умею,
Пока дышать я умею...
(Из песни)

Когда отмечались юбилейные даты, связанные с историей Института, лаборатории или другиими событиями, их организаторы не раз обращались ко мне с просьбой написать свои воспоминания. Каждый раз хотелось это сделать, но повседневная текучка, заботы и сомнения, 6удет ли это интересно читателю, постоянно заставляли “откладывать перо”... Но как-то в Дубне побывал брат Давида Натановича Белла, Леон Натанович, работавший до 1947 года в ФИАНе (где довелось работать и автору этих заметок), и мы провели вечер воспоминаний. Он рассказывал много интересного об альма-матер Лаборатории высоких энергий, а меня удивил его интерес к моим воспоминаниям о событиях, участником или свидетелем которых я был. Он убедил меня опубликовать мои воспоминания, связанные с ФИАНом и Дубной, уверив, что это будет интересно и другим. Взявшись за такое дело, я старался как можно объективнее (что было, то было!) изложить все, что мне довелось увидеть, услышать или сделать, участвуя в тех или иных работах. Что касается деталей, то в истории вообще, и истории науки в частности, описываются порой случайные эпизоды и мелкие подробности больших событий. В этом, надо полагать, есть смысл: детали оживляют рассказ, и современнику становится и легче, и яснее представить себе прошедшее взглядом очевидца...

Воля судьбы, вынесшая меня впоследствии на поприще Лаборатории высоких энергий, проявила себя на последнем курсе МИФИ (в то время ММИ - Московского механического института), когда наши предшественники по окончании получали распределение на работу. И хотя тогда все было окутано глубокой секретностью, однокашники сказали мне: “Только не Сухуми!” - куда в то время шел интенсивный набор молодых специалистов. Это я хорошо запомнил, когда шел в конце 1951 года на “распределение” в учреждение, помещавшееся в здании с вывеской “Главкислород”, которое имело лишь то отношение к кислороду, что люди, там работавшие, потребляли его, как и все остальные. На самом деле здесь находился один из отделов управления по кадрам министерства, получившего впоследствии название Среднего Машиностроения.

В просторном кабинете меня приветливо встретили два молодых человека в почти одинаковых костюмах и галстуках и, как и ожидалось, предложили поехать на работу в Сухуми (“Хорошее место: Черное море, пальмы - курорт!..”). Я учтиво поблагодарил их и показал на свою новую оранжевую дубленку, купленную на последнюю повышенную стипендию после долгого стояния в очереди за неделю перед этим. Сказал, что не хотел бы туда ехать, поскольку уж очень люблю русскую зиму, увлекаюсь лыжами, имею первый спортивный разряд и даже купил вот эту шубу, чтобы ехать сколь угодно далеко - на Урал или в Сибирь, лишь бы не в Сухуми. Молодые люди тихо поговорили между собой и сказали, что относятся ко мне с пониманием, и, поскольку я уроженец Подмосковья, могли бы направить меня на новый недалекий объект - вот только для этого нужна московская прописка, хотя бы временная.

Задача встала далеко не простая, так как она была непосредственно связана со строжайшими ограничениями на проживание в Москве. Но я решил, что стоит попытаться, и мы договорились о тайм-ауте. Я поехал в Мытищи ко Льву, своему очень близкому еще со школьной скамьи другу, чтобы обсудить проблему в его семейном кругу. Его отец, быстро оценив ситуацию, предложил прописаться у них, что и было сделано им с большой оперативностью, а через неделю я уже снова был в “Главкислороде”. Ребята встретили меня с прежним расположением и сказали, что дело идет в нужном направлении, но требуется подождать до нового года, когда откроется штатное расписание на новом объекте, и предложили мне зайти в самом начале января. Когда я появился в назначенный срок, бумаги еще не были готовы, но после некоторого ожидания они были кем-то подписаны (или утверждены), и я был первым занесен в списки персонала учреждения, получившего впоследствии название Техническая дирекция строительства 533, затем Электрофизическая лаборатория, и наконец, Лаборатория физики высоких энергий (второе слово в этом названии впоследствии было опущено).

Я получил направление и был проинструктирован, как проехать по Москве и, никого не спрашивая, найти закрытый объект, где следовало обратиться к тов. Бажулину. События, которые тогда совершались, имели, конечно, в моей жизни важное значение, а ожидание увидеть очень секретный объект и его таинственные поиски привели к полному сумбуру в моей голове. Встретившись в проходной с представителем руководства “объекта” в лице начальника отдела кадров, я подобно известному резиденту Штирлица, забывшему посмотреть, есть ли цветы на окне, забыл произнести в качестве пароля: “Я к товарищу Бажулину”, - и был направлен к... товарищу Вулу.

Закрытым объектом оказался ФИАН имени П. Н. Лебедева на Миусах, “под крышей” которого и находилась ТДС-533, занимавшаяся разработкой и сооружением будущего, гигантского по тем временам, ускорителя -синхрофазотрона (это название стало теперь его именем собственным). П. А. Бажулин был в то время ученым секретарем, и мои воспоминания о нем связаны с его недоуменным вопросом, который он часто задавал, глядя из окна Института на длинную очередь у проходной в конце рабочего дня: “Не могу понять, как это вдруг все эксперименты могут завершиться ровно в шесть часов вечера?...”

Б. М. Вул, тогда членкор, был заведующим лабораторией диэлектриков. Он побеседовал со мной и сказал, что берет меня на работу, так как ему нужны инженеры-физики, и в случае серьезных намерений я могу в ближайшее время рассчитывать на тему диссертации. Проработав немного в его лаборатории, я стал понимать, что попал не туда, куда нас готовил МИФИ. И снова, преодолев завесу секретности, узнал, что в Эталонной лаборатории занимаются проблемами, связанными с атомным ядром, хотя, чем именно, узнать я не смог. Мои просьбы к Вулу отпустить меня в Эталонную успеха не имели, и я, как было положено простому советскому человеку, пошел в партком. Его секретарем был О. И. Козинец, без долгих промедлений поговоривший с Вулом. Последний меня тут же отпустил, сказав на прощание: “Ну, что вы так туда стремитесь. Не всем же строить Днепрогэс!” Тогда я не понял, причем здесь Днепрогэс, и пошел в Эталонную, руководителем которой был В. И. Векслер.

ФИАН встретил меня бурной яркой жизнью. В то время шел переезд с Миусской площади на Калужское шоссе (ныне Ленинский проспект), которое интенсивно застраивалось академическими институтами. Правая сторона шоссе была еще свободной, и лишь здания Института Физпроблем и ВЦСПС оживляли огородно-полевой ландшафт, где на фоне строившегося здания МГУ можно было видеть пахаря, идущего за запряженной в плуг тощей лошаденкой...

Здание ФИАНа блистало новизной, лаборатории получали новое оборудование, и, главное, работало много молодежи, которая чувствовала себя вполне счастливой, была полна энтузиазма и оптимизма. Институт с огромным научным потенциалом, живыми классиками и знаменитостями передавал опыт младшему поколению. А молодым все было интересно, за что бы они ни брались, где бы ни участвовали. Возможно, по причине большой концентрации научная, а также общественная, спортивная и культурная активность молодежи была в то время на таком высоком уровне, который, молодой человек нашего времени, пожалуй, едва ли может себе представить...

Я узнал, что участвую в работах по созданию протонного синхротрона на 10 миллиардов электрон-вольт. Первое время работал в группе, готовившей аппаратуру для магнитных измерений блоков большого ускорителя, затем был переведен на запуск его модели. Всеми работами руководил и везде зримо или незримо присутствовал руководитель проекта и организатор Лаборатории высоких энергий Владимир Иосифович Векслер. Можно было только удивляться его энергии и настойчивости. Много лет спустя на юбилеях по случаю открытия принципа автофазировки или дня его рождения сотрудники, знавшие Владимира Иосифовича, хотя и говорили о противоречивости его характера, но всегда с теплотой вспоминали о нем, подробно рассказывая о встречах с ним, серьезных и курьезных эпизодах, произошедших в то время. Был случай, когда мне попало от В. И. за общественную работу. Ею в то время должны были заниматься все, и тем более комсомольцы (а некомсомольцев среди молодых, можно сказать, не было).За невыполнение общественных поручений могли дать и выговор. Меня и А. Б. Кузнецова бросили на организацию спорта и на это, конечно, уходило много рабочего времени. Наши шефы капнули на нас В. И., за что он нас и отчитал, в душе, конечно, понимая, что главная вина здесь была не наша...

Мне часто приходилось встречаться с Владимиром Иосифовичем и я с приятным чувством вспоминал о нем, когда отмечалось 40-летие ОИЯИ со всей его предысторией. При этом хотелось более существенно, чем просто на словах отдать долг памяти основателю ЛВЭ и ее первому директору. На одном из директорских совещаний Лаборатории я предложил установить памятную доску на здании, где находился кабинет Векслера. Предложение было поддержано. Но с деньгами, как всегда, были трудности. Пришлось их собирать, обходя «с шапкой по кругу». Основная часть суммы была взята мною из договорной работы со сторонней организацией, часть добавили руководители других работ - А. И. Малахов и Ю. В. Заневский...

В этой связи вспоминаю о встречах и беседах с работавшим в сороковых годах в ФИАНе Л. Н. Беллом, который был свидетелем «процесса» открытия принципа автофазировки. В то время у В. И. Векслера родилась идея ускорения в циклотроне частиц, переходящих в релятивистскую область, напряжением переменной частоты, синхронной с частотой обращения частиц. Вокруг царила доброжелательная атмосфера, и он широко обсуждал с сотрудниками свое предложение. Но поскольку оно не имело расчетного подтверждения, идея вызывала сомнения и не могла стать общепризнанной. Делу помог Евгений Львович Фейнберг, к которому обратился Владимир Иосифович с просьбой помочь в обосновании предложенного принципа ускорения. Через несколько дней Евгений Львович принес формулы, доказывающие устойчивость движения неравновесных частиц, т. е. возможность ускорения пучка как целого, которые стали теоретическим обоснованием принципа автофазировки. Владимир Иосифович написал статью, включив туда уже количественно аргументированные расчеты, а Л. Н. Белл, родившийся в Америке, и для кого английский язык был родным, сделал ее перевод. В апреле 1944 года В. И. Векслер направил рукопись для публикации в «Доклады Академии Наук», издававшихся тогда одновременно на русском и английском языках. Вопрос авторства вызвал в ФИАНе большие дискуссии. В том же году им была подготовлена вторая публикация. Статьи вышли значительно раньше публикации Э. Макмиллана (который, видимо, не будучи знаком со публикациями В. И. Векслера, пришел к открытию этого принципа независимо) и стали приоритетными.

Не так давно я встречался с Е. Л. Фейнбергом и попросил его рассказать о том, теперь уже давнем времени, и событиях, происходивших тогда в ФИАНе. Встреча с этим исключительно деликатным и обаятельным человеком была для меня чрезвычайно интересной и я очень благодарен моему старому другу Г. И. Мерзону за содействие в ее организации. Я не видел Евгения Львовича с начала 50-х годов. (Меня он, конечно, не мог помнить, т. к. подобных молодых людей в институте было очень много). Выглядел он почти так же, как и в то время, довольно молодо для своих лет. Подробно рассказывал о событиях и встречах, начиная с предвоенных времен. Оказывается, о циклотроне на большие энергии в ФИАНе по заданию С. И. Вавилова начали думать еще в 30-е годы. Он рассказывал также о научной жизни в тот период этого крупнейшего института, своей работе и как первое время ему приходилось разъяснять на семинарах физические основы автофазировки.

...А плотность событий, предвещавших рождение ЛВЭ, нарастала с большой быстротой. 1 марта 1953 года в ФИАНе было объявлено о создание ТДС-533, куда, кроме секретных списков Управления кадров, вошла добрая половина коренных фиановцев-москвичей как мера борьбы с семейственностью в научных учреждениях. (Была такая компания. Браков по причине молодости тогда совершалось множество. Но теперь мужья будут числиться в одном учреждении, а жены в другом...) А вот для иногородних, направляемых в будущую лабораторию этот период был связан с радостным событием: на Большой Волге-2 (синоним - Ново-Иваньково) давали жилье. Хочешь, общежитие, а хочешь, отдельную комнату. Наступил конец проживания на птичьих правах в Москве!

Интенсивно в Ново-Иваньково народ стал прибывать в 1953 году, но путь туда был далеко не прост. Я поехал в будущую Дубну, чтобы утвердиться в решении жилищной проблемы, т. е. прописаться, а затем снова вернуться в Москву и продолжить работу на «живой» модели, т.к. на новом месте была возможна лишь бумажная работа - шло строительство и подготовка к монтажу только начиналась. Поскольку всякая прописка начинается с военкомата (а он находился в Кимрах), поздним вечером я выехал, кажется, Рыбинским поездом и, прибыв в Савелово, провел холодную ночь на вокзале. Морозным утром по льду замершей Волги добежал до военкомата, а затем на попутном грузовике добрался до Большой Волги и, промчав пешком пяток километров, прибыл на место. Милиционер, оформлявший прописку, говорил, выражая явное неудовольствие: «Вот, все вы такие. Приезжаете, прописываетесь, а жить здесь не хотите. Целые дома пустуют!» Я пообещал в скором времени вернуться. А в паспорте у меня стоял штамп 115-го отделения Москвы, хотя в столице их было лишь 114... При проверке документов это вызывало подозрение, а порой немалые сложности.

В начале 1955 года я, наконец, покинул Москву. Явился к И. В. Чувило, который здесь был главным заместителем Векслера. Он направил меня на работу, а при решении моего жилищного вопроса со свойственной ему добросердечностью выразил сожаление, что сегодня он может дать комнату только на первом этаже - другие все раздали. Если подождать месяц, будет сдаваться следующий дом...

Заканчивался монтаж ускорителя, который вела организация, имевшая название «Центрэлектромонтаж». Синхрофазотрон поражал своими размерами. В воображении не укладывалось, что это физическая установка. И даже теперь, глядя на это гигантское сооружение, думаешь: «А могла бы сейчас Россия построить что-нибудь подобное?»...

Будущий персонал ускорителя участвовал в монтаже и осуществлял наладку и приемку оборудования. Работало много заключенных. Меня удивляло, что те из них, с кем мне приходилось встречаться, были очень добросовестны в работе и в большинстве своем куда более доброжелательны, чем вольнонаемные. Это не были уголовники-рецидивисты. Значительно позже я вспоминал об этом, читая автобиографическую повесть известного журналиста Льва Копелева «Хранить вечно», пребывавшего здесь в те годы и впоследствии реабилитированного. Он приводит имена лагерных начальников, какими они были в действительности или несколько измененными, и некоторые из них в Дубне хорошо известны. Как знать, может быть, мы с автором этой книги и встречались здесь...

Охранялись «объект» и его оборудование строжайшим образом. Большие права были предоставлены службам безопасности, пожарным, охране. Порою бывали и курьезные случаи. Так, когда был смонтирован ионопровод между линейным ускорителем и кольцом, пожарный инспектор потребовал его немедленно убрать, так как он «в случае возгорания» помешает провозить пожарное оборудование. А в одном из конфликтов между Векслером и начальником охраны последний пригрозил снять с территории охрану, на что тот ответил: «Ну, и снимай!» Охрана была снята, а через день незадачливого начальника сняли самого. Говорили, он крепко поплатился за свои эмоции.

Атмосфера в будущей Лаборатории высоких энергий, конечно, была напряженная, и Владимиру Иосифовичу часто приходилось воевать с неизбежной некомпетентностью в научной сфере вспомогательных служб и другими бюрократическими препятствиями, и делал он это с большим искусством. Помню, как в одной перепалке он отвечал своему собеседнику: «Вы меня не пугайте. Я уже старый и ничего не боюсь!». (Был же он в это время совсем не старый: ему едва перевалило за пятьдесят.) Признаться, его сентенция мне очень понравилась и запомнилась, а теперь и я взял ее на вооружение…

Самым ярким периодом того времени был, безусловно, запуск синхрофазотрона. На начальном этапе идейный, в основном теоретический, подход определяли специалисты из ФИАНа. Как всегда в подобных случаях, штурм был долгим, тяжелым. Наладка отдельных систем началась уже в 1955 году. Работали, разумеется, с утра и до позднего вечера. Приходилось выполнять все работы - от самых сложных до самых черновых. Трудности при работе с пучком состояли, главным образом, в несовершенстве в то время систем его диагностики или, как тогда говорили, индикации пучка. В целом стоило огромных усилий обеспечить согласованную работу сотен различных систем ускорителя. Но штурм был интересным, захватывающим. Большой коллектив, состоявший, в основном, из молодых специалистов, которые впервые видели живой ускоритель, работали, отдавая все свои силы. Трудно давался первый оборот пучка. Я тогда занимался диагностикой, и однажды, после очередных долгих настроек, мы с Л. П. Зиновьевым подошли к концу четвертого (последнего) квадранта ускорителя и сквозь прозрачное окно увидели вспышки попадавшего на люминесцентный экран пучка протонов, сделавших первый оборот. Это был один из самых важных и радостных для нас шагов на пути к запуску машины. А затем получили циркуляцию, и в марте 1957 года пучок, к нашей гордости, был, наконец, ускорен до энергии 10 млрд. электронвольт. Это был мировой рекорд.

О событиях и работах, которыми мы занимались в то время, уже было много и интересно рассказано, перечислены их участники, и мне не хотелось бы здесь повторяться, а лишь добавить то, что оставило наибольшее впечатление.

Тут уместно вспомнить о большой роли Леонида Петровича Зиновьева во всех делах, связанных с созданием, усовершенствованием и наладкой многих новых систем, как модели, так и большого ускорителя. Кроме собственного вклада и общего руководства этими работами, следует отметить его оптимизм и поддержку всех «здоровых идей» и разумно обоснованных предложений по развитию ускорительного комплекса лаборатории. Он быстро понимал (или интуитивно чувствовал), на кого можно положиться и, увидев первые результаты, доверял нам, молодым, выполнение серьезных и ответственных работ. Сказывалось полное отсутствие у этого человека чувства карьеризма. Никакой чванливости или упоения своим положением. Все по-деловому, логично и просто. Результаты не заставляли себя ждать.

Богатым Институт, в общем-то, никогда не был, и это существенно сдерживало его развитие. Лишь первые годы после образования ОИЯИ вспоминаются как время его интенсивного роста. Это, очевидно, было связано с личностью первого директора Д. И. Блохинцева, который за судьбу своего детища болел всей душой и делал все возможное для его развития. Где-то в 1958 году мы оказались с ним в Цее, куда приехала группа дубненских горнолыжников. И он рассказывал, что когда на Западе в 1954 году создавалась организация, получившая впоследствии название ЦЕРН, ему пришла мысль создания подобного международного института в Восточной Европе. Вместе с М. А. Марковым они обратились с таким предложением в высшие правительственные круги, где их поддержали, что впоследствии и привело к событию, ставшему теперь историческим в мировой науке. К сожалению, развитие Института спустя несколько лет замедлилось, поскольку была упущена возможность продолжения его финансирования на адекватном уровне, которого, как показали время и события, он заслуживал. Тем не менее, правительства стран-участниц понимали научную важность этой уникальной организации, что и позволило ОИЯИ войти в число признанных мировых научных центров.

Рассекречивание началось перед образованием Объединенного института, хотя как-то искусственно дух закрытости поддерживался еще долгое время. К тому времени стало ясно, что ускорители в военных целях использовать нельзя, а фундаментальные исследования могут играть большую объединяющую роль, в частности, среди стран Восточной Европы. Поначалу было совсем непривычно «вступать в контакты с иностранцами»: как это можно, когда мы много раз давали подписки об обратном... Но все менялось. Стали прибывать иноспециалисты из стран-участниц, хотя их доля в штате была поначалу нелика.

В первые же годы своего существования Институт стал центром, часто посещаемым западными учеными, поскольку его научный авторитет был очень высок за счет большой концентрации интеллектуальных сил стран-участниц. Итальянский профессор М. Конте, приехавший по приглашению нашей команды на работу в ЛВЭ, говорил мне, что не ожидал увидеть здесь так много известных ученых. Он чрезвычайно удивился, узнав, что Н. Н. Боголюбов - директор ОИЯИ: «Я считал, что он жил где-то в прошлом веке, поскольку является классиком вроде Ньютона или Максвелла...». Будучи генератором идей в области теоретической физики, он ждал того же от своих подчиненных. Говорили, что, когда физики обращались к нему за помощью с просьбой выделить необходимые деньги на какой-нибудь весомый экспериментальный проект, он отвечал: «Вы мне принесите идею, а тогда я вам и деньги достану».

Забегая вперед, надо сказать, что, несмотря на экономическую катастрофу, обрушившуюся на страны-участницы в начале 90-х годов, и большие финансовые трудности, новый директорат Института - В. Г. Кадышевский, А. Н. Сисакян, Ц. Д. Вылов - смог не только удержать от разрушения, но и в значительной степени поднять его международный престиж.

Первые годы становления Института были интересны не только тем, что происходило в его стенах. Большой молодой коллектив в большинстве своем умел и работать, и отдыхать. Скромность быта и отсутствие столичных культурных центров компенсировались чистой природой, малой населенностью и редкими немноголюдными городками в округе (что, к счастью, в значительной степени сохранилось и до наших дней). Бурно процветали спорт, туризм, художественная самодеятельность.

В 1968 году с приходом в ЛВЭ А. М. Балдина значительно расширились работы по развитию ускорительного комплекса. Был объявлен «Год синхрофазотрона», в соответствии с чем стало выделяться достаточно много ускорительного времени на отработку новых режимов и эксперименты по усовершенствованию нашего ускорителя. Интенсивно пошли работы по сооружению нового инжектора, повышению интенсивности ускоренного протонного пучка. В 1970 годе были ускорены и выведены (на экспериментальном выводном канале), дейтроны, что явилось началом нового качества синхрофазотрона как ускорителя легких ядер. В этом деле инициирующую роль сыграл В. И. Мороз, который обратился к ускорительщикам с просьбой ускорить дейтроны и, направив их на внутреннюю обдирочную мишень, получить внешний пучок монохроматичных нейтронов, требовавшихся для проводимых им экспериментов. Не все поначалу его «поняли», но ускорительщикам было интересно обеспечить новое качество ускорителя, и они его поддержали, сделали это. Стало ясно, что синхрофазотрон кроме протонов может ускорять и легкие ядра - дейтерия, углерода, кислорода. Благому примеру последовали бэватронцы в США и тоже реконструировали свой комплекс под ускорение ядер.

С начала 70-х годов развернулись работы по системе высокоэффективного вывода ускоренного пучка, разработкой которой автор этих строк в то время с увлечением занимался. Уже тогда, кроме опытных участников запуска и работ по усовершенствованию ускорителя - Е. М. Кулаковой, С. А. Новикова, В. Н. Булдаковского, В. Ф. Сиколенко, М. Д. Ершова, в команду удалось набрать молодых сотрудников. Ее основу составили В. И. Волков, Б. В. Василишин, В. А. Михайлов, И. И. Куликов, В. И. Черников, только что окончившие вузы и принятые в штат после тщательного отбора. Впоследствии, при разработке проекта нуклотрона, наш сектор, получивший название «вывода и динамики пучка», составил его «мозговой центр». Вполне объективно можно сказать, что это был хорошо слаженный, высококвалифицированный коллектив, и работа с ним доставляла большое удовлетворение. Да и не только работа. Было радостно встречаться по случаю дней рождения или других событий. Особое место занимала «картошка» - поездки на помощь подшефному совхозу. Хотя это и были «добровольно-принудительные» работы, они вспоминаются с приятным чувством. В теплый осенний день нас везли на поля, где предстояло потрудиться физически. Это приносило двойную пользу - и для сельского хозяйства, и для здоровья, поскольку в те времена мало кто из дубненцев имел свои сады-огороды. А после работы организовывался маленький пикник, непременными атрибутами которого являлись скромная стопочка («с устатку», для расслабления) и испеченная в костре картошка... Традиции сектора, несмотря на быстро летящие годы, поддерживаются до сих пор.

Идея создания высокоэффективного медленного вывода ускоренного пучка из синхрофазотрона была предложена нами как альтернатива возведению глобальной радиационной защиты вокруг ускорителя, подобной той, что установлена на американском бэватроне. У нас в это время интенсивность пучка достигала 1012 частиц в цикле ускорения, и возникли трудности, связанные с радиацией вокруг здания ускорителя. Но кроме огромной стоимости, задача сооружения защитного колпака над ускорителем не находила технического решения: слишком большая масса бетона не могла быть уложена на существующий фундамент и вписаться в здание ускорителя. В случае же вывода ускоренного пучка в отдельный, специально подготовленный корпус его можно было поглотить после прохождения экспериментальных установок в возведенных для этого бетонных ловушках.

У большинства физиков идея не встретила поддержки, поскольку в то время все они работали на вторичных частицах, поступавших на экспериментальные установки от мишеней, установленных внутри камеры ускорителя. Они, видимо, опасались, что работы по реконструкции синхрофазотрона им помешают. На одном из директорских совещаний при обсуждении вопроса о монтаже на ускорителе уже подготовленной системы вывода чаша весов клонилась не в нашу пользу. Никто меня не поддерживал. Мои аргументы в пользу того, что проделана огромная работа и люди настроились на ее завершение, что мы займем лишь период летних отпусков и такая работа могла бы стать хорошим пунктом соцобязательств и т. п., понимания не находили. Но тут выступил И. А. Савин, сказав, что, если уж энтузиасты хотят - надо дать им такую возможность. И, в конце концов, нам ее дали. А дальше все пошло, как и ожидалось: эксперименты, полностью подтвердившие расчеты по резонансной раскачке и забросу пучка в отклоняющий магнит, а затем его вывод после первого же включения 24 мая 1972 года. Длительность вывода пучка в цикле ускорения составляла 0,5 секунды (откуда и название «медленный» вывод), что вполне удовлетворяло запросы физиков, использующих счетную методику. Коэффициент вывода составил около 90 процентов, что было на уровне самых современных ускорителей, а для слабофокусирующих это был рекорд. Основные работы были выполнены менее чем за два года и мы объясняли это тем, что интерес к выводу пучка был в то время невелик и нам, что называется, не мешали работать...

Пучок стучался в стену первого корпуса, и руководству лаборатории удалось убедить институтское начальство, что под эксперименты на выведенном пучке нужно здание, и оно было сооружено в сравнительно короткий срок. Потом пучок был выведен и по второму направлению, где уже существовал экспериментальный зал. Для экспериментов на расположенных здесь пузырьковых камерах была разработана модификация, позволяющая выводить пучок за время менее одной миллисекунды.

Физики не шутя работали на выведенных пучках, а ускорительщики продолжали серьезно разрабатывать новые проекты. Уже нельзя было останавливаться на синхрофазотроне, и с каждым годом все больше времени надо было отдавать поиску, чтобы базовый комплекс лаборатории продолжал развиваться. Возникли новые веяния по использованию сверхпроводимости в ускорительной технике. Однажды к нам приехала группа специалистов из Ленинграда для решения вопросов, связанных с дальнейшим развитием синхрофазотрона. Шли по кольцевому подвалу здания ускорителя, обсуждая последние новости, связанные с разработкой сверхпроводящих магнитов на большие поля. И тут возникла идея установить в подвале сверхпроводящий ускоритель, который в будущем заменил бы синхрофазотрон.

Предложение с большим интересом было встречено научно-инженерной общественностью лаборатории и сразу поддержано А. М. Балдиным. Варианты и пути технических решений создания «Нуклотрона», так был назван сверхпроводящий синхротрон, предназначенный для ускорения ядер, вызвали в лаборатории большие дискуссии. Наша команда, занимавшаяся концептуальными аспектами комплекса, расчетами и определением проектных параметров ускорителя (магнитной структуры, энергии, интенсивности, динамических характеристик, систем ввода и вывода пучка и т. п.), а также разработкой технических заданий, стояла на позициях использования сверхпроводящих магнитов с полем 4-5 тесла. В 1973-74 годах были разработаны и опубликованы первый, а затем второй варианты нуклотрона на энергию ядер 16 ГэВ на нуклон. Большое участие в подготовке этих предложений приняли разработчики из НИИЭФА и МРТИ. Поскольку комплекс сверхпроводящего ускорителя с такими высокими магнитными полями был задуман как первый в странах-участницах, помимо всего прочего, можно было рассчитывать на поддержку в его создании со стороны других заинтересованных организаций, таких как НИИЭФА, МРТИ, ИФВЭ, ЭТИ САН (ЧССР) и, безусловно, Управления Государственного комитета по атомной энергии СССР, которое курировало и финансировало работы по ускорителям. Его в то время возглавлял известный специалист по ускорителям профессор А. А. Васильев (до того работавший в МРТИ), соавтор первой публикации по нуклотрону, большой энтузиаст создания и применения «высокотесловых» магнитов. В этом варианте предлагалось также за время разработки и моделирования сверхпроводящего кольца соорудить относительно простой теплый промежуточный синхротрон (так называемый бустер) на энергию несколько сот МэВ на нуклон, который позволил бы более чем в сто раз поднять интенсивность пучков в главном кольце. С целью снижения стоимости проекта было предложено использовать изготовляемые в НИИЭФА стандартные магнитные линзы, которые удалось удачно вписать в структуру бустера. Бустер должен был располагаться в помещении, примыкающем к основному зданию ускорительного комплекса, и его планировалось применить на какое-то время также и для повышения интенсивности пучков синхрофазотрона, в частности, поляризованных дейтронов.

Но, как всегда, в науке появляются разные течения и позиции, и на этот раз мы потерпели поражение – наши предложения не прошли. Руководством было признано более целесообразным сооружать ускоритель из сверхпроводящих магнитов с полем, формируемым железом, т. е. на 1,9-2 тесла, что давало энергию ядер 6 ГэВ на нуклон, а вместо теплого быстро-цикличного бустера на большую интенсивность был построен «низкотесловый» «Сверхпроводящий инжектор нуклотрона» - СПИН. К сожалению, несмотря на большие затраченные деньги, он так и не заработал, и его не удалось использовать ни для нуклотрона, ни для синхрофазотрона.

Но жизнь продолжалась... При переходе на «железный» вариант (приказ есть приказ) пришлось перестраиваться на новые технические решения и многие расчеты делать заново. Создаваемая структура нуклотрона должна была обеспечить оптимальные условия для вывода ускоренного пучка – конечного продукта работы всего комплекса. При этом следовало удовлетворить строгие требования со стороны проводимых на нем физических экспериментов. Опасения повторить чужие ошибки и учет реальной действительности (не будучи проектной организацией, мы не были подвластны нормалям и ОСТам, а главное, вышестоящим организациям, которые контролировали бы проектирование и сооружение ускорителя) заставили идти на тройной «запас прочности». Первое – это жесткие допуска на характеристики узлов ускорителя и, в первую очередь, на его магнитную систему, что должно было бы сразу ввести установку в действие, то есть обеспечить режим ускорения без использования дополнительных корректирующих магнитов. Для больших ускорителей это экономически невыгодно, но для масштабов нуклотрона доля затрат на такую технологию сравнительно невелика. Второе – увеличение поперечного сечения вакуумной камеры до размеров, когда даже невыполнение первого требования позволило бы ускорять пучок, пусть даже с большими потерями. И, наконец, при всем этом иметь-таки систему коррекции. В результате долгой работы «концептуально-теоретической» группы (В. А. Михайлов, Б. В. Василишин, А. И. Михайлов и автор этих строк), не признававшей границ между рабочим и свободным временем, появилась законченная разработка технических условий и требований к принципиальным параметрам и системам нового ускорителя. Не следует думать, что внедрение такого подхода обошлось в свое время без жесткой и длительной борьбы...

Сооружение нуклотрона прошло за довольно короткие сроки: всего за пять лет и было закончено в 1992 году. По причине стремления сократить сроки сооружения (на все не хватало пороху), наиболее сложную часть ускорителя – систему вывода пучка было решено подготовить и установить позже, после его запуска. Организацией производства и монтажными работами руководил главный инженер ЛВЭ Л. Г. Макаров, который умел пройти сквозь стены административных бастионов и вырвать необходимые средства, не придавая большого значения соответствию статьям и источникам доходов и расходов. Закупку материалов и сооружение кольца удалось выполнить еще по старым ценам, когда «перестройка» только начиналась. Сооружение столь масштабной для ОИЯИ установки уже несколькими годами позже было бы невозможным: ослабление экономических связей стран-участниц после последовавшего распада СЭВ и Советского Союза больно ударило по ОИЯИ, действовавшему свыше 30 лет, его финансированию. Однако, в отличие от многих других институтов стран-участниц, и в первую очередь России, Объединенный институт устоял.

Даже в это время не прекращались связи с научными центрами зарубежных стран, продолжалось участие в международных конференциях. А по причине снятия жестких и необоснованных ограничений на выезд за границу научные связи в конце 80-х – начале 90-х годов стали более свободными и интенсивными. Это не преминуло сказаться на развитии коллабораций и усилении научных контактов с западными странами.

В этот период я особенно сблизился с американским коллегой Хозе Алонсо – человеком необыкновенного обаяния и скромности, с лучезарной улыбкой и горячим, добрым сердцем. Он являлся руководителем работ по развитию ускорительного комплекса «Бэвалак» в Беркли. В самый трудный для Дубны период он помогал нам как мог, проявляя интерес к нашим работам, публикациям, научным совещаниям. Очень гостеприимно принимал дубненскую делегацию у себя дома во время посещения Беркли. И по сей день Хозе продолжает проявлять к нашим делам искреннюю доброжелательность, возможно, и потому, что эта тематика ему сродни. Встречи с ним доставляют большое удовольствие. Тут убеждаешься, что, действительно, наша мирная наука интернациональна...

Усилились не только связи ученых. В эти годы в городе родилась и ныне активно действующая Ассоциация городов-побратимов Дубна - Ла-Кросс (обязанная энтузиазму Д. Н. Белла). Резко расширились культурные обмены с западными странами, в особенности, в области детского музыкального творчества. Похоже, что Дубна меняет свой профиль. Из чисто научно-исследовательского она становится еще и культурно-образовательным центром – университет, школы, лицеи, студии самого высокого уровня, что, очевидно, можно объяснить накопленным здесь за многие годы высоким интеллектуальным потенциалом. (Вот жаль лишь, что по своему благоустройству наш город так далек от европейского!). И неизбежен следующий за этим вопрос, который волнует, наверное, каждого: а что станет с Дубной в будущем?...

И мысли снова возвращаются к теперь уже далеким 50-м. Кто мог бы тогда представить себе, что находившиеся под грифом строгой секретности «стратегические атомные» объекты окажутся центром кристаллизации не только международной научной, но и культурной жизни?… Существует версия, что ученые от «чистой науки» вполне отчетливо понимали в свое время, что из ускорителей никакого оружия не сделать. Но, тем не менее, в целях проведения фундаментальных исследований они «протолкнули» в широких масштабах их сооружение под предлогом возможных открытий оборонного характера...

Работы по запуску нуклотрона начались в 1993 году. Ускоренный пучок был получен практически сразу. Первые сеансы и последующие годы работы ускорителя полностью подтвердили правильность подхода «тройной страховки» и показали, что в противном случае мы едва ли так быстро получили бы ускоренный пучок.

...Поскольку целью этих заметок является стремление беспристрастно и объективно описать имевшие место быть «научно-исторические» события, то на этом хотелось бы и остановиться, не касаясь самых последних событий. Продолжить же историю станет возможно по прошествии определенного времени, что позволит оценить явления, взирая на таковые по результатам, которые будут иметь место в ближайшую (или не очень) пору, то есть, поживем - увидим...

Лаборатория высоких энергий ОИЯИ, 1999-2000 гг.

Еженедельник "Дубна: наука, содружество, прогресс"
№№ 11, 12, 14, 16, 17-18, 19. 2000